Интертекстуальность и языковая игра как текстообразующие факторы в новаторской прозе В.В. Розанова

"Научный аспект №7-2024" - Филология и лингв.

УДК 821.161.1

Рыбакова Татьяна Васильевна – аспирант Марийского государственного университета.

Аннотация: В статье исследуются индивидуально-авторские особенности прозы В.В. Розанова-модерниста, феномен интертекстуальности и языковой игры в новаторской прозе В.В. Розанова.

Ключевые слова: интертекстуальность, языковая игра, литературный модернизм, новаторская проза, В.В. Розанов.

Новаторская проза Василия Василевича Розанова представляет собой феномен «потока сознания», реализованный в таких сочинениях, как «Уединенное», «Опавшие листья», «Сахарна», «Мимолетное», «Последние листья», «Апокалипсис нашего времени», где отражены главные тенденции рубежа XIX-XX вв (застои в обществе, политике, промышленности, науке, в духовной и иных сферах влекли за собой перевороты и бунты людей, разочаровавшихся в бытующих ценностях и идеалах, которые влекли за собой переосмысление человеком его роли в мировой картине). Выражение мироощущения Розанова-модерниста характеризуется применением различных модернистских принципов в художественном тексте. Данными стилевыми принципами В.В. Розанов выражает свое мироощущение в настоящий период, «здесь и сейчас», делает акцент на бунте, протесте против всего традиционного. Индивидуализм, неординарность, экспрессивность становятся формой нового, новаторско-авторского стиля письма, обращено к имплицитному читателю, готовому к поиску скрытых смыслов его произведений, что составляет идиостиль автора.

Изучение идиостиля автора состоит из двух методологических подходов – лингвистического (исследование лингвистической поэтики) и литературоведческого (исследование истории литературы). Григорьев В.П. предметом лингвистической поэтики считает «творческий аспект языка в любых его манифестациях» [3, с. 58]. Лингвистический подход и литературоведческий подход нельзя разграничивать, так как идиостиль представляет собой индивидуальный художественный мир автора, реализующийся посредством индивидуально-авторских языковых особенностей, а также «способ отражения и преломления в художественной речи фактов внутреннего мира конкретного писателя – носителя языка в конкретный исторический период» [4, с. 3]. Идиостиль представляет собой творческую самобытность автора и уникальное отличие от других коллег по литературному цеху.

В творчестве В.В. Розанова-модерниста феномен «идиостиль» реализуется посредством языковой игры, где слово имеет различные значения, контекст. Исаев С., говорит об «игре» следующее: «для произведений характерна метасемантика, достигаемая с помощью различных коннотативных средств … все эти средства можно обозначить одним словом – игра …» [5, с. 96].

Феномен языковой игры является «базой» литературного модернизма, который в творчестве Розанова В.В. реализуется на фонетическом, словообразовательном, лексико-семантическом и синтаксическом уровнях.

Так, на фонетическом уровне в его «Мимолетном» встречается: «Креста на вас нет, да и Христа в вас нет…» [10], или в «Последних листьях»: «Вражда. Ненависти. Споры. Ссоры…» [12], также в «Опавших листьях»: «В поле – силы, пол есть сила» [11, с. 58], и в «Апокалипсисе нашего времени»: «Конечно, -- земля не имеет об себе заботы солнца, а только притягивается по кубам расстояний». Тьфу» [9].

На словообразовательном уровне происходит переосмысление лексического значения языковой единицы, например: «Действие «М. д.» … он угадал «суть сутей» моральной Сивухи России — через его живопись, образность, через великую схематичность его души — обобщилось и овселенскилось…» [12], или здесь же: «Неважно, что он написал в своих «безделках». Но как они были изданы. Фу, смерть» [12], «И не сутенер-журналист, за которого считает "супруга-тетинька" (рассказ об одном красивом и рослом беллетристе-народнике, которого долго содержала почтенная зубной врач…» [7].

На лексико-семантическом уровне феномен языковой игры представлен с использованием бранной лексики, с коннотациями пародии и иронии. «Пародия … связана с образом сосуществования стилей и идей, с комедийной игрой на бесконечном поле интертекстуальности» [5, с. 189]. Так, пародийность Розанова проявляется, например, в «Опавших листьях»:

«Рот переполнен слюной, -- нельзя выплюнуть. Можно попасть в старцев.

Человек ест дни, недели, месяцы: нельзя сходить "кой-куда", -- нужно все держать в себе...

Пил, пьешь -- и опять нельзя никуда "сходить"... Вот -- девство… « [11, с .69], или «общество наше именно имело не лицо, а морду, и в нем была не душа, а свиной хрящик» [11].

Или «Ученый, насколько он публикуется, писатель, насколько он печатается -- суть, конечно, проституты» [8], «Достоевский как пьяная нервная баба вцепился в "сволочь" на Руси» [11], «Встретился с Философовым и Мер. в Рел. -- фил. собр. ... Даже "под зад" дал Фил-ву, когда он проходил мимо» [11], «Церковь сказала "нет". Я ей показал кукиш с маслом. Вот вся моя литература» [11], или «Апокалипсис -- это не слово. Что-то похоже на то, что Вселенная изрыгнула его сейчас после того, как …» [9]. Таким образом, феномен «языковой игры» представляет некое «полотно для экспериментов», с целью создания «эпатажного» авторского образа.

Интертекстуальность по Ильину И.П. «употребляется для определения того миро- и самоощущения современного человека, которое получило название постмодернистской чувствительности» [5, с. 100]. Используя данный феномен, текст произведения представляет собой не просто завершенный текст, а пространство, комбинирующее разные виды письма и со множеством смыслов. «Понятие интертекстуальности размывает границы текста, лишает его законченности. Основным структурным принципом текста постулируется его неоднородность, обеспечиваемая отсылками, аллюзиями, цитатами» [13, с. 154]. Так, Смирнов А.А. «О последней книге» Розанова пишет: «Все у него неясно, полно недомолвок. Иногда смысл возникает точно помимо воли автора. Приходится как бы читать между строк. Но общий смысл ясен, и мысль говорит за себя» [5, c. 219]. То есть «интерекстуальность» подразумевает под собой тот факт, что в отличие от традиционного, линейного характера прочтения текста, она вынуждает читателя возвращаться, «отсылаться», вспоминать фрагменты иного произведения.

«Цитатное мышление возникло в результате критического осмысления художественной практики, захватившей все виды искусства …» [5, с. 335]. Михайловский Н.К., анализируя взгляды Розанова, пишет: «И да простится мне обилие цитат: читатель, я думаю, и сам убедился, что передавать идеи г. Розанова своими словами невозможно» [1, c. 354]. Действительно, в сочинениях Розанова В.В. преобладает множество цитат и отсылок, заключая их в скобки, ссылаясь на различные источники, работы, авторов, и переводы, метафоры, например, «… утопал в роскоши, и его близкие (рассказывают) утопали в "амурах" и деньгах …» [11]; «Слезы -- "дома", "внутри". Снаружи – железо» [11] и др. Таким образом, принцип цитатности в модернизме предполагает, что та или иная проза есть «плод» не только автора данного произведения, но и его отношение к другим произведениям, находящихся в модернистском «поле», так как отдельно взятые «плоды» в нем приобретают некий смысл, «паззл складывается в мозаику».

В словаре «Постмодернизм. Словарь терминов» Л. Дэлленбах, П. Ван ден Хевель отмечают, что интертекстуальность есть «взаимодействие различных видов внутритекстовых дискурсов – дискурс повествователя о дискурсе персонажей, дискурс одного персонажа о дискурсе другого» [5, с. 104]. Отсюда интертекстуальность характеризуется как минимум двойным прочтением произведения, а разросшийся до «гиперцитаты» текст становится единственно реальным.

Интертекстуальность в новаторской прозе В.В. Розанов реализуется посредством авторской маски. Авторская маска – это «принцип повествовательной манеры постмодернизма условиях постоянной угрозы коммуникативного провала, вызванный фрагментарностью дискурса и умышленно хаотичностью композиции постмодернистского романа, главное средство поддержания коммуникации и смысловой центр постмодернистского дискурса» [5, c. 8]. Таким образом, феномен масочности представляет автора как завуалированного рассказчика. Розанов В.В. в своих сочинениях «Опавшие листья», «Уединенное» нарочито использует данный принцип, где одновременно является как рассказчиком, так и актёром произведений.

Сам Розанов о своем творчестве писал: «Как ни страшно сказать, вся наша "великолепная" литература в сущности ужасно недостаточна и не глубока. Она великолепно "изображает"; но то, что она изображает, -- отнюдь не великолепно, и едва стоит этого мастерского чекана» [8]. То есть автор разрушает традиционные, классические формы письма, используя ее свободную форму. Розанов играет с читателем, примеряет на себя маску, превознося себя, например, «Иногда кажется, что я преодолею всю литературу» [11], или же наоборот, принижая: «… мне надо было хорошо жить, и были даны для этого (20 лет) замечательные условия. Но я все испортил своими "сочинениями". Жалкий "сочинитель", никому, в сущности, не нужный, -- и поделом, что ненужный» [8].

В своих сочинениях он одновременно предстает и «гением», и «юродивым»: «...там, может быть, я и "дурак" (есть слухи), может быть, и "плут" (поговаривают): но только той широты мысли, неизмеримости "открывающихся горизонтов" -- ни у кого до меня, как у меня, не было. И "все самому пришло на ум", -- без заимствования даже йоты. Удивительно. Я прямо удивительный человек» [8].

В рамках масочности он дает неоднозначную оценку своей внешности, так: «Лицо красное. Кожа какая-то неприятная, лоснящаяся (не сухая). Волосы прямо огненного цвета (у гимназиста) и торчат кверху, но не благородным "ежом" (мужской характер), а какой-то поднимающейся волной, совсем нелепо, и как я не видал ни у кого. Помадил я их, и все -- не лежат. Потом домой приду, и опять зеркало (маленькое, ручное): "Ну кто такого противного полюбит"» [8]; «… живо представилось мне мое глуповатое лицо, уже тогда бледное (теперь всегда красное), и измученные губы, и бороденка с волосенками» [8]. Он также неоднозначно оценивает свою фамилию: «Удивительно противна мне моя фамилия. Всегда с таким чужим чувством подписываю "В. Розанов" под статьями. Хоть бы "Руднев", "Бугаев", что-нибудь»; «все булочники "Розановы", и, следовательно, все Розановы -- булочники. Что таким дуракам (с такой глупой фамилией) и делать. Хуже моей фамилии только "Каблуков"» [8]; «Но вообще ужасно неприятно носить самому себе неприятную фамилию» [8]. Таким образом, Розанов В.В. осознано создает маску, глумясь над ожиданиями читателей:

«С выпученными глазами и облизывающийся -- вот я.

Некрасиво?

Что делать» [2].

Иногда он играл роль мальчонки-ученика: «Ужасно люблю гимназическую пору. И вечно хочется быть опять гимназистом. "Ну ее к черту, серьезную жизнь"» [11], роль клоуна: «Но я шалунок у Бога. Я люблю шалить. Шалость, маленькие игры (душевные) -- мое постоянное состояние» [7], и одновременно образ философа: «Лежать в теплом песке после купанья -- это в своем роде стоит философии» [8]. Розанов В.В. применял данный принцип для того, чтобы вовлечь читателей в коммуникативный процесс, вызвать различные эмоции при знакомстве с его творчеством.

Фатеев В.А. отмечает, что «… у Розанова уже была прочная репутация крайнего реакционера и юродивого …» » [1, c. 24]. Спасовский М.М. также отмечает «юродивость» Розанова В.В.:«как говорил и писал про себя Розанов в своих «Опавших листьях»: «Во мне ужасно много гниды, копошащейся около корней волос. Невидимое и отвратительное. Отчасти отсюда и глубина моя»… » [1, c. 436]. Здесь же Мочульский К.В.: «Значительность Розанова растет для нас с каждым годом. При жизни его мало замечали. Когда заметили, принялись яростно «хулить». Он достиг известности — но какой! «Юродивый», «кликуша», «безответственный», «непристойный» писатель, да и писатель ли? Не то богослов, не то фельетонист, публицист, цинично раскрывающий все сокровенное, философ, не создавший никакого учения, интимничающий о Боге, половом вопросе ...» [1, c. 388]. Одновременно многие признавали его как гения, например, Полонский В., Святополк–Мирский Д.С., Ильин В.Н. называли его «великий гений с видом лисицы», «футуристический гений» [2, c. 412].

Таким образом, интертекстуальность у авторов-модернистов в текстах их произведений может выполнять как ретроспективную функцию, когда «цитирование не только отсылает к претекстам, но и само активно формирует интертекстуальные связи» [6, с. 131], так и текстопорождающую функцию. Феномен «интертекстуальность» имеет особую роль в исследовании идиостиля автора при различении «именно авторского», когда автор выбирает те или иные принципы в соответствии со своими авторскими целями и задачами, и, чтобы раскрыть принципы, необходимо учитывать мировоззрение автора, литературный контекст и культурный контекст.

Список литературы

1. Розанов В. В. Pro et contra. Книга I. / Сост., вступ. ст.и примеч. В.А. Фатеева. – СПб. – 1995. – 510 с.
2. Розанов В. В. Pro et contra. Книга II. / Сост., вступ. ст.и примеч. В.А. Фатеева. – СПб. – 1995. – 562 с.
3. Григорьев В. П. Поэтика слова (на материале русской советской поэзии) / В. П. Григорьев. – М.: Наука, 1979. – 344 с.
4. Грищенко А. И. Идиостиль Николая Моршена: автореф. дис. … канд. филол. наук / А. И. Грищенко. – М., 2008. – 22 с.
5. Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов / И.П. Ильин. – М.: Интрада, 2001. – 384 с.
6. Козицкая Е.А. Смыслообразующая функция цитаты в поэтическом тексте / Е. А. Козицкая. – Тверь: Твер. гос. ун-т, 1999. – 140 с.
7. Розанов В. В. Сахарна. – М.: Республика. – 2011. – 622 с.
8. Розанов В. В. Уединенное. – М.: Правда. – 1990. – 318 с.
9. Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени – М.: Эксмо. – 2015. – 634 с.
10. Розанов В.В. Мимолетное. – М.: Республика. – 1994. – 542 с.
11. Розанов В.В. Опавшие листья. Короб первый. – Москва: АСТ. – 2003. – 205 с.
12. Розанов В.В. Последние листья: Собр. соч. – Москва: Респ., 2000. – 380 с.
13. Скребцова Т.Г. Лингвистика дискурса: структура, семантика, прагматика. Курс лекций. – М.: Издательский Дом ЯСК. – 2020. – 312 с.