УДК 93/94

Позиция графа Александра Христофоровича Бенкендорфа по польскому вопросу

Ларина Анастасия Геннадьевна – магистрант кафедры Истории, права и общественных наук Липецкого государственного педагогического университета им. П.П. Семенова-Тян-Шанского

Научный руководитель Долгих Аркадий Наумович – доктор исторических наук, доцент, профессор кафедры Отечественной и всеобщей истории Липецкого государственны педагогический университет им. П.П. Семенова-Тян-Шанского

Аннотация: Подробно рассматривается позиция графа А.Х. Бенкендорфа по польскому вопросу.

Ключевые слова: польский вопрос, Ю.Ф. Самарин, Н.И. Тургенев, А.С. Пушкин.

Развитие современных международных отношений между Россией и западными странами неразрывно связано с предшествующими историческими событиями. Для лучшего понимания тех или иных исторических фактов человечеству необходимо обращаться не только к исторической науке, но и к социальной памяти. По мнению немецкого исследователя А. Ассманна, коллективная память конструируется в обществе. В тоталитарных обществах этим занимается государство, которое и формирует, и осуществляет надзор за исторической памятью. В демократических обществах за такое конструирование отвечает так называемая «большая семерка», «7 больших P». «Это профессора, священники и пасторы (Priester und Pfarrer), PR-специалисты (PR-Spezialisten), журналисты (Presseleute), поэты (Poeten), политики (Politiker)» [1, с. 9].

Заметим в этой связи, что и возникновение польского вопроса, по мнению разных историков, не имеет определенных границ, но традиционно отправной точкой считают первый раздел Речи Посполитой. Понятие «польский вопрос» изначально был сформулировано в дипломатических отношениях накануне первого ее раздела [6, с. 429]. Несмотря на значительное количество исследовательских работ в Польше и России на эту тему, она вызывает интерес и по сей день. Проблема заключается в том, что данный вопрос в исследованиях, в основном, рассматривается с позиции исторически выбранных героев: писателей, журналистов, поэтов. Между тем интерес вызывает здесь и граф А.Х. Бенкендорф, который при развитии тех событий играл значимую роль, но его личность рассматривалась, в основном, в роли жандарма и некоего главного государственного цензора. Главным и исторически важным источником в исследовании, который представляет и раскрывает данную персону в ином свете, являются его мемуары. В «Записках Бенкендорфа» содержится редкая в своем роде информация и свидетельства: о кампании 1812 года; о стратегическом  положении и состоянии Москвы и Кремля в дни оккупации и освобождения; об успешно проведенной «Голландской экспедиции», в которой он участвовал, о восстании декабристов и Царстве Польском, и, конечно, нельзя не упомянуть о тонких и цепких наблюдениях графа за высшими слоями общества (их поведением и реакциями в различных исторических событиях). В связи с данными обстоятельствами весьма актуальным является стремление провести попытку объективного анализа политической позиции графа Бенкендорфа в отношении польского вопроса.

Одним из ранних противников польской независимости по праву можно считать М.Н. Карамзина: еще в 1801 г. в «Историческом похвальном слове Екатерине II» он характеризовал Польшу как агрессора, которая «хищной рукой хватала в свое подданство целые княжества российские», в то время как «Россия, подобно спавшему исполину, восстала в гневе своем: враги ее, в их череду, упали на колена перед ней и возвратили похищенное» [7, с. 26-27]. В 1811 г. им была написана «Записка о древней и новой России», а 17 октября 1819 г. также в обращении к Александру I он от себя и от лица подданных яростно отстаивал исторически принадлежавшие территории Российской империи и пытался предостеречь императора от утопических идей касательно восстановления Польши. Историк, заняв здесь консервативную позицию, считал невозможным воплощение данных идей не только по причинам внутриполитическим, но и внешним, имея в виду тот факт, что «Австрия не пойдет на подобные уступки и не откажется от Галиции, а Россия, следуя подобному замыслу, долженствовала бы восстановить и Казанское, Астраханское Царство, Новогородскую Республику, Великое Княжество Рязанское и так далее. К тому же и по старым крепостям Белорусия, Волыния, Подолия, вместе с Галициею, были некогда коренным достоянием России. Если Вы отдадите их, то у Вас потребуют и Киева, и Чернигова, и Смоленска: ибо они также долго принадлежали враждебной Литве». «Но сие восстановление согласно ли с законом государственного блага России? Согласно ли с Вашими священными обязанностями, с Вашею любовью к России и к самой справедливости?» [8, с. 268].

С похожей, но более крайней категоричной позиции выступал и А.С. Пушкин, написав в 1822 г.: «Униженная Швеция и уничтоженная Польша, вот великие права Екатерины на благодарность русского народа». Несмотря на то, что Пушкин был в свое время близок с некоторыми декабристами, в связи с восстанием 1830 г. он занял вполне определенную жесткую и вполне консервативную позицию, выступив против независимости Польши – об этом свидетельствуют его письма 9 декабря 1830 г. к Е.М. Хитрово «Известие о польском восстании меня совершенно потрясло. Итак, наши исконные враги будут окончательно истреблены… Начинающаяся война будет войной до истребления – или по крайней мере должна быть таковой» [16, с. 213]. Это письмо и последующие стихи «Клеветникам России», «Бородинская годовщина» наглядно демонстрируют его отношение к восстанию. Взгляды Пушкина не противоречили идее всеславянского единения; по его мнению, отношения между Польшей и Россией – «семейная вражда», которую провоцируют западные страны, об этом говорят следующие строки: «О чем шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России?». То есть, обращаясь к депутатам Французской палаты и журналистам, Пушкин упрекает их в клевете и подстрекательстве к вооруженному вмешательству со стороны, а также говорит о том, что причиной этой вражды, по его мнению, был не внутренний расклад, а влияние внешнего фактора и неблагонадежность братской нации. Единственно правильным выходом из давнего конфликта он считал включение Польши в состав империи, на ее месте он хотел видеть «Варшавскую губернию». [16, с. 218]. Однако друживший с Пушкиным П.А. Вяземский настаивал на обратном: «Зачем, видя дом в беспорядке, решительно говорить, что слуги виноваты, не подозревая даже, что могут быть виноваты господин и управляющие? Зачем в печальных событиях народов, в частных преступлениях их, винить один народ, а не искать, нет ли в правительстве причин беспорядка, нет ли в нем антонова огня, который распространяет воспаление по всему телу? Зачем, когда рюматизм в ноге, сердиться на ногу одну, а не на голову, которая не думала охранять ногу от стужи или сырости, и не на желудок, который худо переваривал пищу и расстроил согласие и равновесие тела» [4, с. 210]. Разрешение сложившихся исторических обстоятельств он видел в отделении Царства Польского: «Есть одно средство: бросить Царство Польское, как даем мы отпускную негодяю, которого ни держать у себя не можем, ни поставить в рекруты. Пускай Польша выбирает себе род жизни… Польское дело такая болезнь, что показала нам порок нашего сложения. Мало того, что излечить болезнь, должно искоренить порок. Какая выгода России быть внутренней стражей Польши? Гораздо легче при случае иметь ее явным врагом...» [4, с. 213].

Политические взгляды известного декабриста Н.И. Тургенева изменялись на протяжении жизни под влиянием различных обстоятельств, но участие поляков в составе армии Наполеона у него, как и у А.Х. Бенкендорфа, определенно сформировали критическое отношение к ним; об этом свидетельствуют записи в его дневнике и мемуарах. Тургенев писал так: «Обольщенный пустыми надеждами, издревле безрассудный народ Польский соединился с Французским императором и за тщетное название Варшавского Герцогства жертвовал тысячами своих единокровных на поражение Гиспанцев, народа, который никогда не был и не мог ему быть опасным; и сие для того, чтобы умножить собою число нещастных народов, подпавших под иго Наполеона» [2, с. 203]; впоследствии Бенкендорф также отмечал, что «поляки даже на глазах Императора не скрывали своих надежд и желали нам поражения. На хвастовство этой нации, всегда исполненной заблуждения и злоупотребляющей милосердием, Император отвечал только своей ангельской добротой и тем спокойствием, которое не могло быть ничем нарушено» [3, с. 183].

Вследствие дарования конституции Польше мнение начальника III отделения Собственной Е.И.В. канцелярии кардинально отличалось от мнения Н.И. Тургенева; он писал: «Данная Царству либеральная конституция, малиновый цвет мундиров Литовского полка, вместо русского красного цвета, командование князя Константина корпусом, расположенным в Литве и носящим такое же название для того, чтобы отличаться от других русских армейских корпусов, которые имели номер, провинции, расположенные перед польскими землями – Вильно, Гродно, Белосток, Минск, Волынь и Каменец Подольский, находились под его же командованием и управлялись военной администрацией; все это было наименее удачным решением из всего, что можно было принять». «Кроме того, эти решения входили в прямое противоречие с тем, что сделала императрица Екатерина в связи с разделами Речи Посполитой. Все вышесказанное давало полякам серьезную надежду на восстановление государственности и тем самым затрагивало и оскорбляло Россию» [3, с. 402-403]. Тургенев же писал: «Я лично всегда поддерживал любые конституции и не видел в пожаловании конституции Польше унижения или обиды для рабовладельческой России. Я радовался, что на свете стало одной конституцией больше – если признать, что в Царстве Польском она действительно соблюдалась» [15, с. 51]; с другой стороны, в работе О.В. Орлик имеются сведения о том, что к 1816 г. он одобрял идею независимой Польши с конституционно-монархическим политическим строем [10, c. 28].

Однако, несмотря на неприязнь к польской нации, Бенкендорф отмечал благодарность этого народа российскому государю и критиковал деспотичное управление в Польше великого князя Константина Павловича [3, с. 404], тогда как князь П.А. Вяземский именно в верхах видел причины беспорядка. В целом, консервативную позицию в отношении Польши поддерживали многие приближенные Александра I, но, в отличие от Карамзина, немногие были готовы открыто об этом заявлять. Даже взяв в качестве примера записки самого Бенкендорфа, несложно заметить, что свои опасения он смог проявить только в обсуждении данного вопроса с императором Николаем I. Конечно, на это повлияли схожесть мнений и полная солидарность в том, какое управление следовало бы проводить в Царстве Польском.

Холодный расчет и жесткость в управлении сформировалась не сразу, как отмечал Бенкендорф. Николай изначально намеревался выстроить доброжелательные отношения между Царством и Россией; для этого он воспользовался одной из статей хартии, предусматривавшей коронование, а также предпринял попытку «более тесного объединения двух наций, ощущая особенную пользу от присылки войск и от братания их с русскими войсками» [3, с. 404], но революционные движения во Франции и Бельгии «послужили Польше сигналом к заговорам и к началу враждебных действий». «Разгоряченные легкими успехами в этих двух странах головы должны были вдохновить всех недоброжелателей и придать им смелости. Варшава была этим полна» [3, с. 461]. Несмотря на снисходительное сохранение «установлений», в память об императоре Александре, Николай все же был вынужден в дальнейшем проводить здесь иную политику. Особенно на это повлияло восстание 1830 г. и негативный пример слепой любви великого князя Константина Павловича к Польше и всему, что с ней связано. Граф Бенкендорф не раз упоминал, что это пагубно влияет на общий ход дел: «Уже на протяжении некоторого времени были заметны признаки роста революционных заговоров среди нескольких знатных родов, в чем неоднократно уверяли великого князя Константина. Сначала он просто не хотел в это верить, затем он назначил следствие, которое велось весьма неэффективно, так как считалось, что это дело огорчает великого князя. Несмотря на свой подозрительный характер, ему было отвратительно видеть виновных среди тех, кого он считал своими. Представители знатных родов, жившие рядом с его садом Бельведер, обычно поддерживались им, можно сказать, что они были возвышены его заботами, они были из числа тех, кого называли «его людьми». Вечером 24 сентября 1830 г. император Николай получил известие о том, что «17 числа вечером Варшава стала ареной кровавых событий» [3, с. 404, 461-462].

В похожем заблуждении на сей счет долго находился и сам император Николай Павлович. Как писал граф Бенкендорф, «следствием нашей слепоты об умонастроениях в Польше, которые были основаны на чувстве благодарности за те благодеяния, которые были сделаны императором Александром, а также на материальных выгодах и на географическом положении этой страны, был полностью укомплектованный парк артиллерии и наличие в полках двойного комплекта вооружений и обмундирования. Крепость в Замостье была щедро снабжена пушками, а банки располагали весьма значительными суммами. Поэтому они осмелились создать вдвое большую армию и снабдить ее всем необходимым для войны. Нам пришлось сражаться против нашего собственного оружия, которое благородством и высоким доверием было отдано в руки наших смертельных врагов» [3, с. 464]. В противовес легкомысленности и коварности поляков Бенкендорф акцентированно обозначил преданность курляндских дворян, которые помогли таможенникам прогнать восставших с Полангена [3, с. 473], и если у кого и возникала мысль при чтении его мемуаров, что данное сравнение является некорректным, то, например, в Виленской губернии дела обстояли совсем иначе: «В Вильно молодые студенты уже не скрывали своих надежд на вооруженный бунт, многие из них уже бросили учебу и руководили преступлениями и беспорядками…» [3, с. 474], а причинами революционных порывов, если следовать мысли Бенкендорфа, являлся тот факт, что большинство обучающихся принадлежали к польскому дворянству и преподавательский состав в основном был польским. В подтверждение пагубного влияния знати приводится факт о том, что недавно назначенный камергером князь Адам Чарторыйский вместе с депутатом Сейма профессором университета в Вильно Лелевелем встали во главе сформированного Временного правительства, что, конечно, в очередной раз контрастировало на фоне верности остзейских дворян самодержавию, которая также была отмечена даже противником балтийской автономии Ю.Ф. Самариным [12, с. 41-42].

Таким образом, А.Х. Бенкендорф, сравнивая польскую знать с балтийской, фактически выгораживал «своих», возможно, из опасений, что за этими событиями последует ужесточение и ограничение прав всех западных окраин империи. В любом случае, записи в мемуарах графа приводят к следующему выводу: он знал о волнениях и недовольстве в Царстве Польском, но не ожидал от местного дворянства заговора со всеми вытекающими последствиями, что для Главного начальника III отделения Собственной Е.И.В. канцелярии было явно нетипично. В силу этого можно допустить мысль о том, что с его стороны это было не случайно, возможно, Бенкендорф намеренно допустил разворот данных событий для того, чтобы показать этот самый контраст и добиться больших привилегий для Балтийского края. Ноты одобрения графа в отношении национальной политики Николая I можно ощутить после подавления Польского восстания, и когда были приняты меры: отменена Конституция [14, с. 257.], издан Органический статут Царства Польского [5, с. 403], который резко ограничил его самостоятельность. Особенно это проявилось в желании процитировать в газетах обращение монарха к польской делегации в Варшаве [3, с. 615-617].

Следуя нашей теории, можно поставить вопрос, каких же тогда целей удалось достигнуть А.Х. Бенкендорфу в результате польского мятежа. Все карты раскрываются в 1845 г., когда была осуществлена первая серьезная попытка пересмотра остзейских привилегий, когда вышел «Свод местных узаконений губерний Остзейских, повелением государя императора Николая Павловича составленный». Этот шаг формально вполне вписывался в общую политику унификации и кодификации всех сторон жизни государства, проводившуюся при Николае I. Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что ни о каком существенном ограничении прежних прав и свобод местной остзейской аристократии говорить здесь не приходилось. В Своде, конечно, подчеркивалось, что «законы Империи действуют или единообразно в общей их силе, или с местными в некоторых их частях изменениями» [13, с. 1]. Но при этом – в полном соответствии с бытовавшими традициями – на откуп местной элите были отданы все важнейшие вопросы внутренней жизни:

  1. «Особенное учреждение некоторых властей и мест губернского управления;
  2. Права состояний;
  3. Законы гражданские;
  4. Порядок гражданского судопроизводства;
  5. Порядок уголовного судопроизводства» [13, с. 1].

Тем самым вместо более плотной интеграции прибалтийских губерний в правовое и административное поле империи опять был подтвержден их прежний статус [9, 60-80]. Сторонники русификации Остзейского края видели в этом заслугу местной аристократии, сумевшей навязать свою позицию верховному правительству: «Можно смело сказать, что балтийская интеллигенция сама себе сочинила Свод местных узаконений, по своему вкусу...», – писал Ю.Ф. Самарин [12, с. 52]. В общем, восстание 1830 г. в мемуарах Бенкендорфа занимает немалое количество страниц, с помощью которых можно познакомиться с данным событием ближе. Мы же выделили и обобщили, на наш взгляд, ту информацию, которая позволила представить в краткой форме его мнение о польском вопросе.

Таким образом, в совокупности изложенные мысли графа Бенкендорфа в мемуарах наталкивают на очевидные выводы: во-первых, поляки как нация абсолютно не вызывали у него доверия, несмотря на то, что он был женат на Елизавете Бибиковой, принадлежавшей к древнему польскому роду [3, с. 11]; его позиция в данном вопросе на протяжении жизни оставалась неизменной; во-вторых, сопоставление Царства Польского, недостойного привилегий, которые им даровал Александр вместе с Эстляндской губернией (которая была «счастлива под скипетром российских государей, искренне предана и не имела другого желания, как только оставаться в том счастливом положении, в которым она пребывала вот уже 150 лет») [3, с. 352], возможно, говорит о предвзятости автора в попытке представить остзейское дворянство в выгодном свете, но, с другой стороны, все его доводы и опасения имели достоверные аргументы и были исторически подтверждены, что говорило об эффективности его анализа. Конечно, такого рода источник, с нашей точки зрения, не может быть объективным в данном вопросе, но и нельзя его игнорировать, так как политические явления или события не могут изучаться и быть понятыми вне связи с породившей их исторической обстановкой. В заключение уместно напомнить мнение Г.В. Плеханова, заметившего, что всякий процесс развития, всякая история представляется людям в различном виде, сообразно той точки зрения, с которой на нее смотрят [11, с. 112].

Список литературы

  1. Assman A. Das neue Unbehagen an der Erinnerungskultur. Eine Intervention. München, 2013. – 231 с.
  2. Архив братьев Тургеневых. Вып. 1: Дневники Николая Ивановича Тургенева за 1811–1816 годы. СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1913. Т. II. – 501 с.
  3. Бенкендорф А.Х. Воспоминания. 1802–1837 / Публ. М. В. Сидоровой и А. А. Литвина; Пер. с франц. О.В. Маринина. М.: РОССИЙСКИЙ ФОНД КУЛЬТУРЫ, 2012. – 760 с.
  4. Вяземский П.А. Записные книжки: (1813–1848) / Изд. подгот. B.C. Нечаева; отв. ред. К.В. Пигарев. М.: Изд-во АН ССР, 1963. – 507 с.
  5. Денисов Ю. Н. Россия и Польша. История взаимоотношений в XVII–XX веках. М.: Издательство "ФЛИНТА", 2012. – 608 с.
  6. Долбилов М.Д. Западные окраины Российской империи. М.: Новое литературное обозрение, 2006. – 608 с.
  7. Карамзин Н.М. Историческое похвальное слово Екатерине Второй / сочиненное Николаем Карамзиным. М.: В Университетской типографии у Любия, Гария и Попова, 1802. 187 с.
  8. Карамзин Н.М. Мнение русского гражданина. Избранная публицистика. М.: Издательство Юрайт, 2023. – 277 с.
  9. Могилевский Н.А. Губернская администрация и местное дворянство в Курляндии в середине XIX в. М., 2022. – с. 60-80.
  10. Орлик О.В. Декабристы и внешняя политика России. М.: Наука, 1984. – 285 с.
  11. Плеханов Г. В. Идеология мещанина нашего времени // Современный мир, 1908. № 6-7. – 160 с.
  12. Самарин Ю.Ф. Окраины России. Сер. 1: Русское Балтийское поморье. Вып. 1: [Русское Балтийское поморье в настоящую минуту (как введение в первую серию)] / изд. Ю. Самарина. Изд. 3-е. Berlin, 1869. – 135 с.
  13. Свод местных узаконений губерний Остзейских, повелением государя императора Николая Павловича составленный. СПБ.: Тип. Второго отд-ния Собств. Е.И.В. Канцелярии, 1845. Часть 1. – 268 с.
  14. Суздалева Т.Р., Федоров К.В. Лекции по отечественной истории (IX–XIX века). Учебное пособие. М.: МПСИ. Воронеж, МОДЭК, 2011. – 312 с.
  15. Тургенев Н.И. Россия и русские / пер. с фр. и вступ. ст. С.В. Житомирской; комм. А.Р. Курукина. М.: Издательство ОГИ, 2001. – 743 с.
  16. Фризман Л. Пушкин и польское восстание 1830-1831 годов // Вопросы литературы,1992. № 3. – 381 с.

Интересная статья? Поделись ей с другими: