УДК 81`373.611

Словотворчество Андрея Белого: корнеформа и корнеслов

Дини Ирина Анатольева – доктор филологических наук, профессор Московского университета имени А.С. Грибоедова.

Батчаев Расул Халимович – аспирант Московского университета имени А.С. Грибоедова.

Аннотация: В статье рассматриваются особенности языкового эксперимента Андрея Белого, который проводится им на всех уровнях языка и текста: в синтаксисе, ритме, грамматике, графике текста, и главным образом в словообразовании. Преобладающем методом словообразования для А. Белого является приращение смысла посредством сочетания слов, придания им нового смысла при помощи нового, неожиданного их связывания, а также последовательное развитие корнеслова на всём протяжении текста с расширением словообразовательного гнезда. Словотворчество для А. Белого является миротворчеством и методом познания: себя и мира вокруг, а также способом «заговаривания» мира, его непонятных, враждебных стихий и явлений, и их подчинения себе.

Ключевые слова: словотворчество, миротворчество, косноязычие, юродство, корнеслов, корнеформа.

Особенностью экспериментального письма и словотворчества Белого является сочетание слов в построении фразы – равно в поэтическом, научно-философском и эпистолярном тексте. Он создаёт «огромную полифонию: творимого космоса» [2, с. 10] и провозглашает, что «сломан лёд: слов, понятий и смыслов; многообразие рассудочных истин проросло и охвачено ритмами; архитектоника ритмов осмыслилась и отряхнула былые мне смыслы, как мёртвые листья; смысл есть жизнь: моя жизнь; она – в ритме годин: в жестикуляции, в мимике мимо летящих событий; слово – мимика, танец, улыбка» [2, с. 13].

Для Белого словотворчество, изменения синтаксического и интонационного уровней текста не просто упражнение в речи и эксперимент ради эксперимента, словотворчество для него – это процесс познания, миро- и мифотворчества: «Слово создаёт новый, третий мир – мир звуковых символов, посредством которого освещаются тайны вне меня положенного мира, как и тайны мира, внутри меня заключённые» [4, с. 316]; «<…> живая, образная речь, которую мы слышим, зажигает наше воображение огнём новых творчеств, т. е. новых словообразований; новое словообразование есть всегда начало новых познаний» [4, с. 319].

Главным методом словотворчества у А. Белого является приращение смысла посредством нового, неожиданного сочетания слов, придания таким образом нового смысла уже существующим словам и словоформам, а главным методом – гнездовое осваивание корнеслова. Например: «сидя в качалке, чуть качалку раскачивал мановением головы и движеньем ноги» [3, с. 410], «сидя в качалке, качалку качает» [3, с. 417]; Яростно закровавился рыже-красный Дворец; этот старый Дворец ещё строил Растрелли <…> с той поры он стал рыжим, кровянея к закату» [3, с. 147]; «Это – я понимал, как понимал вообще я кругло́ты, и их я боялся: ведь сам же я шарился; и папа – охватывал страхом становяся папой Непапой, каким то Вулканом <…>: огнедышащий папа! <…> Папа же тут занепапится…» [2, с. 56–57].

Подобное использование окказионализмов, их включение в развёрнутый фрагмент словообразовательного гнезда встречается у него уже в ранних произведениях. Так, в «Северной симфонии» (1900, 1903), он следующим образом разворачивает корнеслово «козёл»: мрачный всадник с «козлиной бородой» ездил по чаще, призывая «козлоногого брата», и в ответ на его зов на него из чащи смотрел «козёл тупыми глазами ужаса», ибо недаром на шабаш ведьм «ходили козлы вместе с людьми»; рыцарь «поглядывал на козла» и пел: «О козлоногий брат мой!..» Однако рыцарь сам был «козлобородый», и он сам обладал «козлиными свойствами», то есть водил хоровод и «плясал с козлом в ночных чащах». Завершает Белый этот фрагмент двумя новыми слвообразованиями-терминами: «И этот танец был козловак, и колдовство это – козлование» [5, с. 21].

Гнездовое осваивание корнеслова и словообразовательного гнезда мы видим, к примеру, в следующем фрагменте:

«И пока надувался он, становясь томительным шаром, чтоб лопнуть, он попрыгивал, багровел, подлетал <…>

А Николенька, веcь в бреду, принимался выкрикивать праздные ерундовские вещи – всё о том, об одном: что и он округляется, что и он – круглый ноль; всё в нем нолилось – ноллилось – ноллл…

Гувернантка же, Каролина Карловна, <…> на него сердито смотрела из жёлтого круга свечи, а круг – ширился, ширился, ширился. Каролина же Карловна повторяла множество раз:

– „Успокойся, малинка Колинка: это – рост...“

Не глядела, а – карлилась; и не рост – расширение: ширился, пучился, лопался…» [3, с. 227].

В этом отрывке Белый обыгрывает образ шарика, круга, готового вот-вот лопнуть, взорваться, который видит в бреду Николенька, который и сам начинает представлять, что округляется; Белый соотносит круг с нулём: «и он – круглый ноль», далее производит от существительного «ноль» глагол, и слова его так же полнятся, ширятся, готовые лопнуть: «всё в нем нолилось – ноллилось – ноллл…».

Здесь же приводится окказионализм «карлилась, соотнесённый и с собственным именем Каролины Карловны, и со словом «карлик», и окказионализм этот вступает в особые отношения с предыдущим образом, вступая с ним в антитезу: Каролина Карловна карлится, пытается унять и остановить расширение, пучение, нолление Николеньки, и перенести его из его собственного образного звукоряда в свой: «Успокойся, малинка Колинка».

Словотворчество и процесс познания у Белого подчинены ритму, он создаёт смыслы не логически, а соединяя слова и выстраивая звуки в определённой последовательности. Всякое слово для Белого – заговор, посредством которого он защищается от враждебности непонятного ему мира: так он укрощает эти стихии, подчиняя их себе посредством их познания. Создавая звук, который подражает явлению, он воссоздаёт само явление, а процесс воссоздания для него и есть познание [4, с. 317].

Рассмотрим далее фрагмент из его романа «Котик Летаев», в котором у него особенно ясно соединяются гнездовое словотворчество и звуковой и ритмический «заговор» непонятных, враждебных стихий и явлений:

«Рукомойники плещут, полощатся; мылятся руки – до локтя; намылены – личико, лобик: до локонов; всё – яснеет.

И ясно.

Припоминаю сегодняшний сон, то-есть, красную комнату клоуна: в красной комнате клоуна древняя змея, Яккэ, – ждала.

Может быть; ещё ждёт.

Жутко и чутко: жужжат рукомойники; отжужжали: иду коридором – туда: может быть она – там.

. . . . . . . . .

Но, бывало, войду – погляжу: безвременное временеет вещами.

Столовая – мерзленеет: стенным отложением, точно надводными льдами: – на лёгких спиралях, с обой, онемели давно: лепестки белых лилий легчайшим изливом: кружевные гардины, как веки, тишайше нависли, как иней; смотрю: – и окнами, как глазами, без слов отвечают мне стены; и – бледноглазая ясность: покроет покоем» [2, с. 233].

В этом отрывке Белый активно пользуетcz аллитерациtq. Рукомойники у Белого «плещутся, полощатся», и ход воды он соотносит с повтором шипящих «щ с щ с». Рукомойник далее превращается в змею, и Белый активнее использует повтор шипящих: «Может быть; ещё ждёт. Жутко и чутко: жужжат рукомойники; отжужжали…» (ж щ ж ж ч ж жж ж жж). То, как мылятся и отмываются руки и личико автор также передаёт посредством повтора звуков: «мылятся руки – до локтя; намылены – личико, лобик: до локонов» (м л к л к н м л л к л к л к н) – и читатель будто бы слышит этот чистый скрип, то, как мылятся и оттираются руки и лицо Котика, доходя до гладкой чистоты.

Вторая часть приведённого фрагмента начинается разработкой корнеслова «время» окказионализмами: прилагательным в среднем роде «безвременное» и глаголом «временеть»; и, опираясь на этот корнеслов, Белый развивает образ временения, старения: «Столовая – мерзленеет», вещи в ней «онемели давно», а кружевные гардины, как веки, покрытые инеем, «тишайше нависли», повсюду – бессловесность, онемение, «бледноглазая ясность», которая «покроет покоем» всё.

Там, где нет звуков и слов, нет и жизни: «Если бы не существовало слов, не существовало бы и мира <…> …вне речи нет ни природы, ни мира, ни познающего. В слове дано первородное творчество; слово связывает бессловесный, незримый мир, который роится в подсознательной глубине моего личного сознания с бессловесным, бессмысленным миром, который роится вне моей личности» [4, с. 315].

Однако Белый пытается прорваться сквозь эту бессловесность, немоту, «безвременность», и творит свои слова, даёт окружающим вещам названия, произносит звуки: «В звуке воссоздаётся новый мир», и в пределах него он чувствует себя творцом действительности; и он начинает называть предметы, то есть воссоздавать их для себя вторично [4, с. 317]. Звук для него – «объективация времени и пространства» [4, с. 317]. Он заговаривает, подчиняет себе окружающий мир, познавая его в слово-творчестве, что равно для него миро-творчеству.

Только с появлением слова и звука могут ожить и существовать пространство и время вокруг него. Он пишет: «Соединение слов, последовательность звуков во времени уже всегда – причинность. Причинность есть соединение пространства со временем; звук есть одинаково символ и пространственности и временности; звук, определимый извне, соединяет пространство со временем в этом смысле; произнесение звука требует момента времени; кроме того, звук всегда раздаётся в среде, ибо он есть звучащая среда» [4, с. 317]. В конце концов, Белый утверждает: «Живая речь есть условие существования самого человечества» [4, с. 317].

Живое слово – это, например, метафора, сравнение, эпитет, а смысл слова состоит в том, чтобы быть словом творческим. Существует также слово мёртвое, слово-термин, которое – «то, что есть», его нельзя воскресить к жизни, и оно безвредно [4, с. 320]. Другое дело – «слово полуобраз-полутермин», которое прикидывается живым, но на деле является «гниющей падалью», лишь ослабляющей «силу нашего творчества клеветой, будто это творчество есть пустое сочетание слов», и ослабляющей «силу нашего познания клеветой, будто это познание есть пустая номенклатура терминов» [4, с. 320]. При использовании таких «ни то ни сё» слов, «познание становится номенклатурой немых и пустых слов; немых, потому что они не говорят ни о чём; пустых, потому что из них изъято всяческое содержание» [4, с. 321–322].

И потому единственным, на что обязывает нас наша жизненность, – «это творчество слов», чтобы мы упражняли свою силу в сочетаниях слов [4, с. 320]. «И потому-то кажущееся неразвитому уху нелепым упражнение духа в звуковом сочетании слов играет огромное значение; созданием слов, наименованием неизвестных нам явлений звуками мы покоряем, зачаровываем эти явления; вся жизнь держится на живой силе речи <…> Живая речь – вечно текущая, созидающая деятельность, воздвигающая перед нами ряд образов и мифов; наше сознание черпает силу и уверенность в этих образах; они – оружие, которым мы проницаем тьму» [4, с. 319].

Итак, для Андрея Белого характерен языковой эксперимент, который проходит через всё его творчество на всех уровнях его языка и в самых разных жанрах. Словотворчество же является наиболее характерной особенностью его творчества, наиболее активно проявляясь на фонетическом и ритмическом уровнях. В своём словотворчестве Белый чаще всего развивает корнеслово, расширяя словообразовательное гнездо. Для Белого была важна особенность словотворчества как миротворчества, процесса познания себя и мира вокруг: только при живом слове приходит к жизни мир. Словотворчество для него – необходимый творческий акт, без которого невозможно самовыражение и самопознание, а также восприятие и познание пространства и времени, которое его окружает, которого он – тоже часть.

Список литературы

1. Андрей Белый: Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников. Антология. – СПб.: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 2004. – 1046 с.
2. Белый А. Котик Летаев. – Петербург: «Эпоха», 1922. – 292 с.
3. Белый А. Петербург: Роман в восьми главах с прологом и эпилогом / 2-е издание, исправленное и дополненное. – СПб.: Наука, 2004. – 699 с.
4. Белый А. Собрание сочинений. Символизм. Книга статей. – М.: Культурная революция; Республика, 2010. – 527 с.
5. Белый А. Собрание сочинений. Симфонии. – М.: Дмитрий Сечин, 2014. – 450 с.
6. Кожевникова Н. А. Язык Андрея Белого. – М.: Институт русского языка РАН, 1992. – 256 с.
7. Лотман Ю. М. Поэтическое косноязычие Андрея Белого. С. 437–443 / Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. Сборник. – М.: Советский писатель, 1988. – 832 с.
8. Подорога В. Мимесис. Материалы по аналитической антропологии литературы в двух томах. Том 2. Часть 1. Идея произведения. Experimentum crucis в литературе XX века. А. Белый, А. Платонов, группа Обэриу. – М.: Культурная революция, 2011. – 608 с.
9. Фещенко В. В. Языковое новаторство Андрея Белого между художественным, научным и философским дискурсами. С. 309–321 / Фещенко В. В. Лаборатория логоса: Языковой эксперимент в авангардном творчестве. – М.: Языки славянских культур, 2009. – 392 с.
10. Фещенко В. В. Литературный авангард на лингвистических поворотах. – СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018. – 380 с.
11. Фещенко В. В. Язык в языке: Художественный дискурс и основания лингвоэстетики. – М.: Новое литературное обозрение, 2023. – 368 с.