УДК 94:82

Русская диаспора шоферов в Париже 1919-1939 гг.: литературные изыски уступили место фактам

Калямина Дарья Анатольевна - магистрант Санкт-Петербургского государственного университета.

Аннотация. Во время первой волны русской эмиграции, вызванной началом Гражданской войны, покинувшие Россию были вынуждены отказаться от прежних благ и приспосабливаться к новой жизни. Со временем появился миф о «зарубежной» России, не имевшей ни территории, ни официальной оформленности, что рассмотрено в статье на примере создания профессиональных объединений русских шоферов-эмигрантов. Зародился настоящий корпоративный дух: они организовывали различные сообщества, тем самым помогая как себе, так и своим соотечественникам в адаптации к новым условиям. Желание узаконить свою жизнь — вот, о чем они мечтали.

Ключевые слова. Межвоенный период, русские эмигранты, «человеческий документ», профсоюз.

В период 1917-1939 гг. Франция стала убежищем для многих эмигрантов. Несмотря на то, что страна была одной из богатейших в мире, писатели-эмигранты, родившиеся и прожившие долгое время в России, не могли как прежде продолжать свою профессиональную деятельность, им приходилось приспосабливаться к новым условиям и к новому социальному статусу: «для молодого русского писателя "второе ремесло" — это служба на заводе, в конторе, шоферская работа или что-то в этом вроде. Трудно, очень трудно тут заниматься успешной литературой» [Алданов].

Многие эмигранты пытались найти себе работу в сфере частного извоза. В межвоенный период в столице Франции было официально зарегистрировано около 4 000 русских таксистов. Они пользовались особым доверием у владельцев крупных «гаражей», которые предоставляли им машины в аренду. Мать Елены Менегальдо, эмигрировавшая во Францию, вспоминает: «в компании Ж7, да и в другой (где тоже были желтые машины), очень любили русских: они всегда доставляли забытые в машине вещи, и на них никто не жаловался. К тому же они умели писать, а далеко не все французы могли этим похвастаться в те времена. Да и клиенты предпочитали русских шоферов — учтивых и честных» [Менегальдо 2001: 188].

Однако была и обратная сторона профессии. Для ее получения эмигранты выполняли большое количество формальных дел: регистрировались в префектуре, добивались вида на жительство и права на работу, сдавали экзамены на водительские права и каждые два года обновляли их. Шоферы зарабатывали очень мало: «работая на Рено Ж7, шофер платил за аренду машины 60 франков в день (для сравнения: домработница, работавшая на своих хозяев от зари до зари, получала 300 франков в месяц). Шофер за свой счет платил за горючее, оформлял страховку и ремонтировал машину. Чтобы вернуть свои деньги, шоферу приходилось работать не менее двенадцати часов в день и при этом не простаивать зря и не ездить порожняком» [Менегальдо 2001: 187]. Они часто работали по ночам, так как тариф был выше. Такая нагрузка отражалась на их здоровье. Некоторые из них засыпали за рулем и погибали: «Константин Устименко… заснул за рулем и врезался в освещенный дорожный знак...» [Менегальдо 2001: 190]. Работа в тяжелых условия сопровождалась страхом быть заключенным или вовсе выселенным из страны пребывания: «совсем не умели бороться за свои права, они были самыми послушными из всех иностранцев... Ведь русские были совсем беззащитны и всех боялись» [Менегальдо 2001: 156]. Шофера могли посадить в тюрьму за то, что он не увидел дорожный знак. Роман Гуль вспоминает, что некоторые русские эмигранты, кроме тюрем, ничего и не видели.

Несмотря на это, сфера частного извоза олицетворяла для многих эмигрантов свободу, прежде всего, духовную: «жизнь на колесах была, возможно, лучшим способом выразить ту потерю всех связей с пространством, которая составляет сущность изгнания» [Гусефф 2014: 149]. Позже русские начали укреплять и свою рабочую позицию, активно объединяясь с целью обеспечения своего социального положения, что можно увидеть на примере события 1926 года. Французские таксисты боялись конкуренции, поэтому требовали от правительства ограничить «свободу» русских. В 1926 году вышло постановление, из-за которого 700 человек были не допущены к экзаменам по вождению. Тогда русские осознали, что необходимо организовать объединение, которое будет защищать их права. В этом же году они создали профсоюз, руководство которого состояло из бывших прокуроров, адвокатов, следователей и др.

Так, в Париже появилась настоящая профессиональная корпорация русских таксистов. Первоначальной целью профсоюза была защита прав шофера-эмигранта и оказание ему помощи в освоении профессии. Со временем деятельность объединения расширилась. Каждый год в мае праздновали день русского таксиста: «очевидцы вспоминают, что в 1932 году на традиционном шоферском балу пели Вертинский, Плевицкая…» [Менегальдо 2001: 198]. Позже профсоюз организовал библиотеку и клуб, где проходили лекции представителей русской интеллигенции, курсы по английскому языку. Стали публиковать бюллетень «Русский шофер», в котором принимал участие Иван Бунин, ежемесячник «За рулем», где можно было прочитать не только статьи о шоферах, но и произведения Бориса Поплавского, Гайто Газданова и, конечно же, самого Ивана Бунина. В 1933 году появилось очередное объединение, которое устраивало вечера для безработных, акции для таксистов. Эта организация, как и многие другие, оказывала влияние и на развитие русской культуры: «созданное в 1933 году Объединение русских в Клиши <…> участвует в культурных событиях, которые помогают эмиграции самоутверждаться в своей национальной принадлежности к великой русской культуре...» [Менегальдо 2001: 204]. Проводились литературные вечера, театральные спектакли.

Стоит отметить, что жизнь эмигрантов породила и шаблонное представление о них. Миф о русском князе-таксисте появился во Франции в межвоенный период: как разоренные интеллигентные люди с безупречными манерами сели за руль, чтобы работать извозчиками. Однако, на самом деле, миф о князе-таксисте — это французская выдумка-восприятие, так как русская таксистская братия в основном состояла из офицеров или казаков, и часто не дворянского происхождения. С одной стороны, благодаря этому мифу русские шоферы пользовались особым уважением. С другой — в период социальных обострений этот же миф напоминал им о том, что в Париже они ведут свою жизнь подобно кочевникам. Мать Менегальдо вспоминает случай, когда автобус наехал на машину ее мужа. И несмотря на его невиновность, французы наклеветали на него: «ты сам во всем виноват! Сидел бы в своей Москве, так ничего бы с тобой и не стряслось!» [Менегальдо 2001: 189]. Французы наделяли русских такими прозвищами, как «чудовище, варвар, скиф, странный, ребенок…» [Менегальдо 2001: 47]. Как уже отмечалось раннее, местные граждане, работавшие таксистами, боялись конкуренции в лице воспитанного и порядочного шофера-эмигранта, поэтому подобная стигматизация соперников порождала различные мифы, в основе которых была ложная характеристика русского шофера, с целью вернуть французскому таксисту прежнюю «дорожную» востребованность.

В столице Франции зарождалась идеология духовного единства. Ярким примером может послужить религиозно-философская академия Николая Бердяева: там проходили «первые экуменические контакты и встречи между представителями русского православия и французскими католиками, и протестантами» [Менегальдо 2001: 98]. Монпарнас был сердцем русского Парижа. Сергей Шаршун пишет: «…у меня было чувство, что я снова очутился в русской столице. Я встретил здесь интеллектуалов, русских писателей, я был просто счастлив, словно жил не в русской колонии, а как бы в самой России…» [Менегальдо 2001: 37]. Сам город для большинства эмигрантов ассоциировался со свободомыслием: «… все можно подумать, сказать, и в духовном, и в бытовом плане... Воздух Парижа особый» [Менегальдо 2001: 39].

Серебряный век в русской традиции был наиболее широко представлен за рубежом, в особенности в столице Франции. Многие произведения эмиграционной литературы написаны от первого лица, и чаще всего рассказчик автопсихологичен. В это время ожили такие жанры, как мемуары, дневники, письма и др. Литературный вымысел теряет свою значимость, так как на первом месте стояло свидетельство о времени. Писатели межвоенного периода видели свою миссию в повествовании о месте эмигранта на чужой земле. Темы войн, революций, изгнаний и маргинальной жизни в Западной Европе стали основными в литературе этой эпохи. Чаще всего писатели-эмигранты создавали автобиографические произведения, в которых они «изобретали» себя заново, воспроизводя ретроспективную иллюзию, чтобы в полной мере показать жизнь «русского» Парижа. Одним из примеров является роман Г. Газданова «Ночные дороги».

В книге писатель показал жизнь русского шофера и его соотечественников, соблюдая каноны «человеческого документа» как особого формата журналистского произведения, в котором основной принцип построения героя заключается в том, что «образ человека строится в самой жизни» [Гинзбург 1979: 12], то есть человеческий опыт становится сюжетообразующим. Г. Газданов — писатель, который сам работал шофером во время эмиграции. В романе и писатель, и шофер-рассказчик равноправно участвуют в текстопроизводстве таким образом, что биографический материал становится литературным. Подобная репрезентация автора основывалась на интроспекции и позволяла представить текст не как художественный вымысел, а как свидетельство о жизни реального человека — русского шофера. Роман Г. Газданова «Ночные дороги», — всего лишь один из примеров книг, в основе которых лежит «человеческий документ» как способ повествования.

«Человеческий документ» как особая поэтика становится способом выражения убеждений для русских писателей межвоенной эпохи. Борис Поплавский в статье 1930 года утверждал: «существует только документ, только факт духовной жизни. Частное письмо, дневник и психоаналитическая стенограмма — наилучший способ его выражения. Мысль о зрителе порождает литературное кокетство. Хочется быть красивым и замечательным. Конец. Эстетика. Пошлость. Литературщина». [Поплавский 2009: 47]. Герой «человеческого документа» — это не абстрактный человек, а человек «природный», созданный не вымыслом: он находится в лиминальном пространстве — между литературным и биографическим фактами — таким образом, что персонаж становится мыслимой частью автора. Подобное смешение повествовательного и авторского «я» фиксирует детали быта, тем самым закрепляя свое социальное пребывание. Вымысел живет уже не по художественным законам, а по правилам жизнеподобия. Так, социальная формула узнавания героев как отражение единства исторического сознания, описанная Лидией Гинзбург, распространилась и на героев-эмигрантов, которым свойственна острая рефлексия социальной среды и своего места в ней: «литературный герой полностью познается ретроспективно» [Гинзбург 1979: 16]. Владимир Варшавский в статье «Незамеченное поколение» писал, что эмигранты «были обречены стать людьми гораздо более лишними, чем все "лишние люди" прошлого» [Варшавский 2011: 3], что стало характерным для поколения эмигрантов 1917-1939 гг.

Таким образом, межвоенное время знаменовало появление мифа о «зарубежной» России, не имевшей ни территории, ни официальной утвержденности. Постановление 1926 года, из-за которого несколько сотен человек было не допущено к экзаменам по вождению, объединило русских шоферов-эмигрантов, желавших закрепить за собой права и работать в отсутствии ущемлений со стороны властей и местного населения. Русский шофер становился как объектом создания мифических образов для французов, так и одним из центральных героев для писателей-эмигрантов, которые выстраивали модель своей репрезентации через «человеческий документ» как способ организации текста таким образом, что художественное произведение становилось свидетельством, фиксирующим не только исторический период, но и рефлексивную особенность личности того времени: художественные изыски уступили место самоочевидной истине описания, и из факта биографии рождался факт литературный.

Список литературы

Алданов М.А. О положении эмигрантской литературы. — URL: http://hodasevich.lit-info.ru/hodasevich/kritika/aldanov-o-polozhenii-literatury.htm (дата обращения: 17.01.2024).
Варшавский В.С. Незамеченное поколение. М.: Дом русского зарубежья имени Александра. 2011. 580 с.
Гинзбург Л.Я. О литературном герое. М.: Советский писатель. 1979. 220 с.
Гусефф К. Русская эмиграция во Франции: социальная история (1920-1939 годы), пер. с франц. Э. Кустовой. М.: НЛО. 2014. 328 с.
Менегальдо Е.Л. Русские в Париже 1919-1939. М.: Кстати. 2001. 250 с.
Поплавский Б.Ю. О мистической атмосфере молодой литературы в эмиграции // Собр. соч. Т. 3: Статьи. Дневники. Письма. М.: Книжница; Русский путь; Согласие. 2009. С. 45-51.