УДК 821.161.1

«Художественное богословие» Ф.М. Достоевского: обоснование понятия

Сычев Алексей Александрович – студент магистратуры Сретенской духовной академии

Аннотация: В данной статье рассматривается термин «художественное богословие» Ф.М. Достоевского, которое анализируется с позиции авторитетных научных исследователей в области достоевистики. На примере таких исследователей творчества Ф.М. Достоевского как Бачинина В.А., Касаткиной Т.А., Фуделя С.И., Котельникова В.А., мы можем увидеть раскрытие термина «художественное богословие» Ф.М. Достоевского. В их понимании этот термин характеризует религиозно-богословский контекст творчества Ф.М. Достоевского, который раскрывается для читателей произведений писателя с различных областей православного богословия. На примере работ: преп. Иустина Поповича, митр. Антония (Храповицкого), Ужанкова А.Н., Белова С., можно увидеть, как «художественное богословие» писателя раскрывается с различных сторон: библейской, святоотеческой, апологетической и пастырской.

Ключевые слова: «художественное богословие» Ф.М. Достоевского, библейский контекст, святоотеческий контекст, апологетический контекст, пастырское богословие.

Рассматривая религиозные идеи в творчестве Ф.М. Достоевского, можем ли мы говорить о «художественном богословии», которое раскрывается через произведения писателя? Необходимо также понять, как понимают этот термин опытные специалисты–исследователи творчества Ф.М. Достоевского. Следует показать интерес научных исследователей к «художественному богословию» писателя на примерах нескольких работ, которые с различных сторон православного богословия: библейского, святоотеческого, апологетического и пастырского богословия, раскрывают всю необычайную многогранность творчества великого русского классика.

Некоторые научные исследователи могут возразить: «Почему вы интерпретируете творчество Достоевского с той позиции с какой сам Достоевский может быть не понимал своих произведений?» Этот тезис опроверг гениальный русский филолог Лихачёв Д.С., который так выразился о многозначности художественного слова: «Наука требует однозначности, в художественном же языке первостепенное значение имеет обратное – многозначность». Также и протоиерей Вадим Леонов в одной из лекций по курсу «Пастырские аспекты христианской антропологии» выразил такую мысль: «Когда писатель пишет свои произведения, он может даже не догадываться о том, насколько он глубинные смыслы заложил в свои произведения».

Произведения Ф.М. Достоевского глубоко пропитаны христианскими идеями. Фёдор Михайлович пережил глубочайшую личную трагедию, попав на каторгу по факту совершённого формально политического преступления. Находясь в заключении, он многие года читал и изучал Священное Писание, делая различные пометки ногтём в самом тексте Евангелия и на его полях. А позже, начиная с 1860-х гг. он начал изучать святоотеческие творения. Институт русской литературы РАН, исследовал личную библиотеку великого писателя и выяснил с творениями каких святых отцов Ф.М. Достоевский был ознакомлен.

Базис религиозного мировоззрения и изучения святоотеческих творений лежит в основе творческих замыслов «послекаторжного» периода творчества писателя, но с особой силой евангельские, и даже глубже, святоотеческие смыслы, получают своё освящение через первый роман великого «пятикнижья», роман «Преступление и наказание».

Довольно ярка по содержанию мысль Бачинина В.А., которая была приведена им в работе «Теология, социология и антропология литературы. (Вокруг Достоевского)». Он говорит, что Фёдор Михайлович, не состоя в числе богословов, «открывает врата сознания для неискушённых в вопросах веры». А Т.А. Касаткина в своей работе «Богословие Достоевского» свидетельствует о том, что понятие «богословия в творчестве великого писателя» имеет место быть в научном дискурсе. Татьяна Александровна относит методологически творческие тексты Ф.М. Достоевского к платонической ветви философии, которая имеет практическую ориентированность в отличие от текстов, принадлежавших к аристотелевской ветви философии. И такая практическая ориентированность творчества Ф.М. Достоевского по словам Т.А. Касаткиной прежде всего отвечает нам на «главный христианский богословский вопрос … о том, что такое грех». То есть Достоевский через художественный текст раскрывает христианскую антропологию о человеке. Важно понять, художественный текст – это не богословский трактат, но он настолько глубок, что выражает через художественный образ евангельские и святоотеческие истины.

Говоря о «художественном богословии Достоевского», нужно понимать, что нельзя причислить Ф.М. Достоевского в строгом смысле к ряду богословов. Например, прот. Павел Хондзинский в своей работе «Церковь не есть академия: Русское внеакадемическое богословие XIX века» анализируя «художественное богословие» великого писателя, приходит к выводу, что, например в речах старца Зосимы из романа «Братья Карамазовы» можно найти ересь пелагианства. На это замечание прот. Павла, отвечает прот. Максим Козлов, который говорит, что «всё-таки литература – это не богословие. От богослова мы должны требовать догматической строгости, от писателя – не вправе». И поэтому «богословия Достоевского» в строгом смысле не существует. Существует только «художественное богословие» писателя, которое читатель и исследователь творчества писателя видит, когда проводит сравнительно-композиционный анализ произведений писателя с антропологической христианской проблематикой, поднимаемой святыми отцами в своих творениях.

Творчество Ф.М. Достоевского уникально в своём роде, ибо оно по словам Бачинина В.А., соединяет теологию и художественность в одном лице. Фудель С.И. замечает: «Художественное творчество сделалось для него точно одной из форм религиозной жизни… художественность не препятствует, а способствует постижению теологической значимости идей и образов»». И ведь, если посмотреть на евангельский текст – это есть прежде всего нарративный текст, в котором содержится основа всего богословия нашей Церкви.

Существует интересная работа Котельникова В.А. «Православные подвижники и русская литература. На пути к Оптиной» в которой творчество великих русских писателей, в том числе и произведения Ф.М. Достоевского, рассматриваются как непрерывное христианское Предание. Вспоминаются и слова прот. Вадима Леонова сказанные им на одной лекций по «Пастырским аспектам христианской антропологии»: «Творчество в своих высших проявлениях есть акт соработничества Бога и человека». Интересно, что Котельников В.А. русскую классическую литературу на своих высших стадиях развития, именует «художным деланием». Данное выражение похоже на словосочетания «умное делание», которое используется в тех случаях, когда говорится о творении умной молитвы.

Разобравшись с понятием «художественное богословие» Ф.М. Достоевского, уместно теперь привести, как это «богословие» «видят» учёные и как они интерпретируют «его», раскрывая библейскую, святоотеческую, антропологическую и даже практико-пастырскую составляющую.

Одним из критериев «художественного богословия» Достоевского, может служить библейский контекст в романном мире писателя.

Говоря о библейском контексте в романе, можно привести в пример то, как Ф.М. Достоевский обозначает символику чисел в романе «Преступление и наказание». Эту тему очень глубоко раскрыл Белов С. в своей статье «Числа у Достоевского». Чисел в этом произведении множество: 3, 4, 7, 11… и все они имеют глубокий библейский смысл. Особенно интересно проиллюстрировать символику числа 11, так как она ярко показывает отношение писателя к главному герою романа «Преступление и наказание». В романе неоднократно упоминается время 11 часов дня. Например: «ровно в одиннадцать часов, Раскольников вошел … в отделение пристава следственных дел» [5, с. 254]. Число 11 в евангельском смысле – это время покаяния. Нельзя не вспомнить притчу Спасителя о работниках в винограднике, когда последний работник пришёл в одиннадцатый час, но получил одинаковую награду с теми, кто трудился весь день. Данная символика числа, означает, что писатель хочет показать читателю, что прощение, покаяние и вход в Царство Небесное доступен даже и такому грешнику как Раскольникову, дошедшему до предела греховного падения. Это настоящий пример библейско-богословского подхода к художественному творчеству. Подобных аллюзий на Священное Писание большое множество в творчестве Ф.М. Достоевского, и они касаются не только символике чисел, но и многих других библейских аспектов.

Святоотеческий контекст романа «Преступление и наказание» ясно показал Ужанков А.Н. в своей статье «Святоотеческое "учение о прилоге" в романе Ф. М. Достоевского "Преступление и наказание"». Профессор совершил реконструкцию святоотеческих взглядов на примере развития греховного поступка Раскольникова. По мысли Александра Николаевича, через художественный образ героя, раскрываются все стадии греха, принятые в святоотеческом богословии: прилог-сочетание–сосложение–пленение–борьба–страсть. Например, интересно, как Ужанков А.Н. видит «сочетание» у Раскольникова. Александр Николаевич отмечает: «Как только Раскольников «вынес зародыш своей мысли от старухи», он сразу «попадает» на разговор студента и офицера в трактире, куда Раскольников зашел после посещения Алены Ивановны…его мысли оказались созвучными мыслям бывшего студента Раскольникова». И это созвучие по мысли Александра Николаевича как раз явилось «сочетанием». «Этот ничтожный, трактирный разговор имел чрезвычайное на него влияние при дальнейшем развитии дела…». То есть мысль студента из трактира «сочеталась» с мыслью Раскольникова, и она только усилила греховный замысел главного героя.

Апологетический контекст в творчестве Ф.М. Достоевского увидел преп. Иустин (Попович), который считал Ф.М. Достоевского «своим учителем и мучителем», который увлёк его «вечными проблемами человеческого духа». В своей работе «Философия и религия Ф. М. Достоевского», сербский святой, анализируя судьбы отрицательных героев творчества Фёдора Михайловича, приходит к выводу, что «своим атеистическим умом и анархической жизнью антигерои доказывают одно: дьявол есть», и он действует в человеке как «творческая сила». То есть по мысли преподобного, диавол показывает своё бытие через акты злых человеческих поступков. Лосский Н.О., отмечая образ Раскольникова в романе «Преступление и наказание», говорит, что «всю историю преступления главного героя, Достоевский рассказал так, как изображают зло христианские подвижники…говорящие о «приражении» дьявола, присоединяющего свою силу ко всякому темному пятну в душе человека». Но в свою очередь преп. Иустин пишет, что положительные герои, или преображение отрицательных героев, происходит в силу того, что существует Бог и его спасительная благодать преображает души падших людей и делает их христоликими. По мысли преп. Иустина, горе было бы Ф.М. Достоевскому, если бы он доказал бытие дьявола, а бытия Божьего бы не показал через своё творчество. И вот здесь вскрывается вся апология и всё исповедничество сербского святого, ведь работа преп. Иустина свидетельствовала о существовании Бога, посредством обращения к творчеству русского классика. Стоит сказать, что он писал эту книгу в самый разгар социалистического безбожного советского режима.

Повлияло творчество Ф.М. Достоевского и на «Пастырское богословие». Митр. Антоний Храповицкий написал отдельную главу в своём труде по «Пастырскому богословию» – «Пастырское изучение людей и жизни по сочинениям Ф.М. Достоевского», в которой представляются стратегии возрождения человеческой души от греха к добродетели через призму творчества Ф.М. Достоевского.

Опираясь на творчество Ф.М. Достоевского, митр. Антонием было найдено три основных стратегии, полезные для пастыря Церкви:

Возрождение человека возможно из самой бездны греха – пастырю нужно вселять надежду пасомому в реальность преодоления всякого греха;
Необходима сострадательная любовь пастыря по отношению к кающемуся человеку. Именно она способна направить его на путь покаяния и добродетельного жития;
Пастыря необходимо пребывать в смирении и быть искреннее открытым душой по отношению к пасомому, что помогает в деле возрождения грешника на пути ко спасению.

Подводя итог, можно сказать, что термин «художественное богословие» Ф.М. Достоевского имеет место быть в научном дискурсе, так как его творчество, в особенности его «пятикнижие» реконструируется научными исследователями в библейском, святоотеческом, апологетическом ракурсе, и как было замечено, даже в развитии «Пастырского богословия».

Список литературы

Антоний (Храповицкий), митр. Пастырское богословие. Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, 1994. 326 с.
Бачинин В. А. Теология, социология и антропология литературы. (Вокруг Достоевского) - К.: «ДУХ Ι ΛΙΤΕΡΑ» (Серия «Теология»), 2012. 400 с.
Библиотека Ф.М. Достоевского: Опыт реконструкции. Научное описание / Отв. ред. Н.Ф. Буданова. СПб., 2005.
Достоевский и современность. Материалы ХХХ Международных Старорусских чтений 2015 года / отв. редактор С. Л. Шараков. Великий Новгород, 2016. 320 с. // Белов С. В. Числа у Достоевского. С.36-40.
Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1974. Т.6.
Иустин (Попович), прп. Достоевский о Европе и славянстве / [Вступ. ст. Н. К. Симакова, пер. с серб. Л. Н. Даниленко]. СПб.: ИД «Адмиралтейство», 1998. 271 с.
Касаткина. Богословие Достоевского / отв. ред. Т.А. Касаткина. — М.: ИМЛИ РАН, 2021. 416 c.
Котельников В. А. Православные подвижники и русская литература. На пути к Оптиной. – М.: Прогресс-Плеяда, 2002. 384 с.
Лихачёв Д. С. Малое собрание сочинений. «Азбука-Аттикус», 2018. 453с.
Лосский Н.О. Достоевский и его христианское миропонимание. Нью-Йорк.: Издательство им. Чехова, 1953. 406 с.
Максим Козлов, прот. Об ограниченности и безграничинности христианской литературы. [Интернет-ресурс]. URL: https://azbyka.ru/fiction/ob-ogranichennosti-i-bezgranichnosti-xristianskoj-literatury/
Ужанков. А. Н. Святоотеческое «учение о прилоге» в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». Проблемы исторической поэтики. 2020. Т. 18. No С.172–189.
Фудель С.И. Наследство Достоевского. — 3-е изд., исп. и доп. / Сергей Фудель; сост., вступ. ст. и коммент. Л.И. Сараскиной. М.: Русский путь, 2016. 340 с.
Хондзинский П.. прот. «Церковь не есть академия»: Русское внеакадемическое богословие XIX века. – М.: Изд-во ПСТГУ, 2017. 480 с.

Интересная статья? Поделись ей с другими: